1944 год: неожиданно востребованная властью актуализация тысячелетней истории России

                       

 

Высшее руководство страны всегда проявляло интерес к истории.Важнейший источник периода войны: материалызакрытого Совещания

в ЦК ВКП (б) в 1944 г. по проблемам истории

 

Т.С. Бушуева

 

 

Ведь история живет теми

секундами, которые были…

 

                                    Е. Тарле

 

В ХХI столетии осмысление истории Великой Отечественной войны по-прежнему остается важнейшим направлением исторической науки в интересах формирования исторического сознания, совершенствования образования в процессе духовного возрождения традиционно крепкой России. Историческая наука в ХХ столетии прошла сложный путь, отразив весь комплекс отношений идеологического руководства и исторического сообщества в годы Великой Отечественной войны, и наконец, определилась в новом качестве на жестком разломе советской системы в 1990-и 2000-е годы.

На всех переломных этапах государственного развития страны, связанных с меняющимися геополитическими реалиями, высшее руководство страны всегда проявляло интерес к истории, очевидно пытаясь осмыслить и актуализировать применительно к современным условиям ранее выстраданные как властью, так и обществом, этапы и уроки государственного развития.

В середине 1944 г., когда уже завершалось освобождение советской территории и предстояло перенести боевые действия Красной армии за рубеж, выстраивая новые геостратегические и геополитические отношения с союзниками по коалиции, высшим руководством СССР, казалось бы, неожиданно оказалась востребованной актуализацияуроковтысячелетней истории России.

Эта востребованность исторического опыта по проблемам русской государственности, оставленного ушедшими поколениями, настоятельно проявилась в проведенном в мае-июле 1944 г. в ЦК ВКП(б) закрытом совещании по вопросам истории, ставшим в годы войны важнейшим событием в развитии общественной мысли. Изучение этих материалов, длительное время недоступных, свидетельствует о важности этого форума, проведенного в ходе войны. В отношении полной источниковой доступности всех материалов этого закрытого мероприятия до сих пор остаются сомнения^[1]. В РГАСПИ в фонде А.С. Щербакова (Ф.88. Оп.1) хранится дело № 1051 под названием «Стенограмма совещания по вопросам истории».

В работе этого совещания, начавшего работу 29 мая 1944 г.^[2], участвовало более 50 человек^[3]: историки и философы, секретари ЦК ВКП (б) – А.А. Андреев, Г.М. Маленков, А.С. Щербаков, ответственные работники аппарата ЦК. Совещание открыл секретарь ЦК ВКП(б) Маленков. Как свидетельствуют документы, преимущественно 1944-1945 гг., именно на Маленкова была возложена гигантская ноша по решению острейших государственных проблем военного времени, главным образом внутриполитических, социально-экономических и идеологических.

                                   

                                          Маленков Г. М.                                          Щербаков А.С.

                                                                                                            

Совещанию предшествовало «обследование положения в исторической науке», обобщенное в записке «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в работе некоторых советских историков» от 18 мая 1944 г., подписанной начальником Управления пропаганды и агитации (УПА) Г.Ф. Александровым, его заместителем П.Н. Федосеевым, главным редактором «Правды» П.Н. Поспеловым и адресованной секретарям ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову и А.С. Щербакову. К записке была приложена информация «О настроениях великодержавного шовинизма среди части историков»^[4]. 10 апреля 1944 г. УПА подверг резкой критике «Исторический журнал».

        

                       Г.Ф. Александров                 П.Н. Федосеев                     П.Н. Поспелов

 

Совещание историков в ЦК ВКП(б) 1944 г. знаменовало востребованность актуализации исторических уроков в формате главной проблемы: государство, власть, народ в ретроспективе нескольких веков российской истории.

Как отмечал выступивший на совещании профессор А.И. Яковлев, «мнения историков спрашивают люди, стоящие на вершине исторических знаний». Он же говорил о необходимости почтительного обращения к аппарату власти, «благожелательность которой ободряет»: «…Для нас очень важно, чтобы могучий центральный аппарат советской державы поддерживал этот контакт периодическими созывами историков, на которых работники нашей науки давали бы отчет, выслушивали замечания и указания, на что должны быть ориентированы их внимание и труд»^[5].

Совещание проводилось спустя 10 лет после начала преподавания гражданской истории в школах и вузах, замечаний Сталина, Кирова, Жданова на конспекты учебников^[6] по истории СССР и новой истории, писем Сталина в Политбюро ЦК с оценкой статьи Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма»^[7].

По оценке одного из первых исследователей проблемы Ю. Аммиантова, «Произошло своеобразное переплетение интересов науки (поскольку влияние Покровского сдерживало ее развитие, сужало проблематику и методологию исследований) и интересов тоталитарного режима, ставившего своей задачей направить внимание как старшего, так и нового поколения историков в нужный режим идеологическое русло. Все эти проблемы с особой остротой встали перед исторической наукой в годы Великой Отечественной войны»^[       

                                    

 

              Б.Д. Греков                           Киевская Русь                                           

Выступивший на Совещании академик Б.Д. Греков подчеркивал: «Нужно сказать правду, что события мирового значения так быстро стали развиваться, что опередили не только нашу историческую науку, но я думаю, что и всемирно-историческую науку... Поэтому в настоящий момент, когда Отечественная война развертывается так энергично, когда в ней участвуют все народы нашего Союза, когда уже видны вдали очертания послевоенного мира, действительно, историкам необходимо остановиться на ряде вопросов для них далеко не безразличных. Мы должны многое пересмотреть из того, что мы уже сделали. ... мы побеждаем врага потому, что наша страна крепка политически, потому что народы Союза хорошо поняли опасность, грозящую им от «высшей расы» и «нового порядка», хорошо поняли, что наше опасение и сила в нашем единении. Не будем скрывать, что в некоторых, недавно освобожденных районах, в период хозяйничанья немцев распространялись иные мысли. Война показала, что народы Союза умеют приносить жертвы для Родины и что русскому народу в этом благородном соревновании принадлежит первое место. Каждый историк СССР знает, что так было и в прошлом, если не абсолютно всегда, то в большинстве случаев, что не случайно всех нас объединила «Великая Русь», и что это объединение началось не со вчерашнего дня. Это главное, над чем мы сами должны подумать и разработать исследовательским путем...»^[9].

Анализ материалов совещания свидетельствует о широчайшем круге важнейших проблем, обсужденных, хотя, подчас, и в резкой межличностной полемике в адрес друг друга и не всегда единодушно сформулированных выводах об исторических уроках прошлого России, предложенных высшему руководству страны.

Открывший дискуссию на совещании директор Высшей дипломатической школы МИД СССР профессор д.и.н. С.К. Бушуев отметил, что «историки СССР и по сей день находятся в долгу перед советским государством. На историческом фронте неблагополучно»^[10], в течение последних лет не было дискуссий, поднимавших государственные задачи;  в ходе дискуссии о Киевском государстве не был поставлен вопрос «о возникновении и формировании славянской государственности»; история Казахстана, по его мнению, получилась «антирусской книгой»; в работах историков недостаточно освещалась история русской дипломатии и внешней политики СССР, имеет место односторонний подбор фактов; существует монополия на ту или иную тему отдельного историка, задержан выпуск в свет сборника против фашистской фальсификации истории^[11].

Выступивший следующим на совещании профессор Аджемян подчеркивал, что «историография льнула к образам Разина, Болотникова, Пугачева, Радищева, декабристов и опасалась деяний и значения Дмитрия Донского, Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Первого, Суворова». Первые, по его мнению, «…выступали против государства, государственного гнета своего времени, вторые – же, наоборот, ратовали за укрепление и возвеличение государства, его мощи, его независимости и суверенности. Первые – разрушали, вторые – строили. При рассудочном понимании исторических процессов легко попасть на ложный след и дойти до джунглей таких диких домыслов, будто народ выступает на арену истории как субъект лишь тогда, когда нужно разрушать, бунтовать, поднимать восстания и мятежи. Ну а когда фельдмаршал Румянцев занимает Берлин, Суворов – Измаил, Ермолов – Дагестан, когда Русь превращается Петром в необъятную империю, а Александр I вступает победителем в Париж? Во всех этих случаях, когда ярче и наиболее поразительно сверкает творческий гений народа-победителя, кровью, трудом и усилиями своими добивающегося возвеличения своей государственности, своей мощи и свободы, наша младенческая, незрелая историческая мысль склонна была видеть лишь козни, а в лучшем случае – подвиги исторических личностей, оторванных от народа, а чаще всего противостоящих народу … Исторический процесс надо рассматривать в их единстве как некий живой организм…»^[12]. И далее Аджемян подчеркивал: «рассекая живой организм прошлых исторических эпох по социальным признакам, иные из наших историков очень часто склонны были множества из деяний событий минувшего заклеймить, очернить лишь на том основании, что эти события и деяния не связаны с трудовыми классами или их вождями. Желчность и нигилизм к прошлому стали признаком хорошего тона…»^[13].

    

                                                      Панкратова А.М.                                  Нечкина М.В.

 

    

По мнению академика А.М. Панкратовой, «среди некоторых наших историков имеются наряду с апологетическим изображением старого русского государства и его основных деятелей, независимо от того, к какому бы периоду они ни относились, какую бы эпоху они не представляли, с какими бы конкретными программами они не выступали, тенденции опорочить или даже отрицать роль народных масс как движущей силы истории»^[14]. Критикуя преподавателя историко-архивного института профессора П.П. Смирнова, она, транслируя его высказывания, подчеркнула: «И вот Богдан Хмельницкий, метавшийся между Россией, Швецией и Польшей, в припадке опьянения, случайно, а не сознательно, решает присоединиться к России с намерением при случае обмануть ее. Разве это действительно объективное изображение национально-освободительного движения на Украине?»^[15].

Поднимая на совещании вопросы огромной значимости такого исторического явления как формирование русской нации, развития русского национального сознания, особенностей формирования русского государства, приводился исторический пример значимости государственного объединения Киевская Русь, славянского государства, ставшего важнейшим в процессе формирования централизованного государства. Справедливо было высказанное на совещании суждение о том, что нельзя вопрос о киевском государстве считать чисто-украинским^[16].

Выступивший на заседании профессор В.И. Пичета подчеркнул, что Киевское государство – государство славянское…, а когда речь заходит о многонациональном государстве, то как-то русское государство, как составная часть многонационального государства, исчезает, Россия перестает быть славянской, Россия не существует, хотя существует многомиллионный русский народ.

  

                                                      В.И. Пичета

Участник совещания академик Б.Д. Греков выступил с жёстким суждением: «В ответ на клевету наших врагов, пытавшихся утверждать, что Москва не имеет с Киевом никакой связи, что она является всегдашним врагом Украины нам важно именно сейчас определить, что такое Киевская Русь, чему мы ей обязаны, какое значение она имеет в истории нашей страны. Известно, например, что Грушевский враждебно относился к Москве, но он как историк не отрывал Украины от Руси. Он написал «Историю Украины – Руси». Галицкие князья называют себя князьями Малой Руси. Новгород – тоже Русь.... Но Великая Русь – это не только территория, это русский в широком смысле народ. Отсюда идет и Русь Малая, и Русь Червонная, и Русь Белая, и Русь Черная, и та Русь, за которой позднее остался термин «Великая»^[17]… Кто заставил каракалпаков или черных клобуков (так назывались кочевники, осевшие на Киевской Руси) влиться в Великую Русь? Великая Русь объединяла эти народы и не насильно. Азиатские кочевники пришли к нам врагами, но много их добровольно осталось на Руси в качестве друзей и стали «своими».

Греков подчеркивал, что «Ни великороссы, ни украинороссы, ни белорусы никогда не забывали своего родства с Киевской Русью, хотя некоторым историкам и хотелось отрезать Великороссию от киевского государства. Именно в наше время поэтому необходимо подчеркнуть и напомнить наше родство, наше стародавнее единство, создавшее наше государство и наш оплот в настоящее время. Нам очень невредно вспомнить яркие слова Ярослава Мудрого: будьте в любви между собой, а если будете жить, ненавидя друг друга, то погибнете сами и погубите землю своих отцов и дедов, созданную великими трудами»^[18].

  

               М.И. Калинин (справа) вручает д.и.н., профессору,

               директору ВДШ С.К. Бушуеву (слева) Орден "Знак Почета". 1944 г.

 

На Совещании отмечалось, что на состоявшимся еще до войны в апреле-мае 1940 г. заседании, ученые задавались важным вопросом: «Была ли Россия отсталой страной, отсталым государством?». Важность этой темы подчеркнул С.К. Бушуев, отметивший, что «проблема государственности, проблема экономического, политического развития России – все эти вопросы брались под обстрел фашистской фальсификацией с тем, чтобы подчеркнуть, что у славян не было государственности, а России была присуща исконная отсталость».

 По мнению Нечкиной, отсталость России следовало понимать «не исконную, а относительную». Этот тезис на упомянутом заседании разочаровал присутствовавших, дискуссия практически провалилась, а основной докладчик «завел аудиторию туда, куда не могла завести ни одна фантазия»^[19].

Выступавший на совещании 22 июня 1944 г. профессор К.В. Базилевич актуализировал вопросы происхождения восточнославянских племен, ставших этнической основой в развитии русского (великорусского) народа; возникновения русской (великорусской) народности; а также превращения русской народности в русскую нацию. Он напомнил присутствовавшим слова Сталина о том, что

народность предшествует нации, и возразил тем историкам, которые говорят о многонациональном государстве при Иване Грозном, которое лишь вобрало в себя некоторое количество народностей».

К.В. Базилевич "О черноморских проливах"

Профессор С. Толстов обращал внимание на то, что «перед нами стоит большая задача – задача разработки узловых, связывающих проблем истории нашей страны в целом, тех трудных исторических вопросов, которые лежат на грани историй отдельных народов СССР^[20].  

Вместе с тем, ряд присутствовавших ученых высказались против идеализации русского прошлого^[21], русского государства, народа, деятелей царской России, против возрождения идеалистических государственных теорий.

Выступивший на совещании профессор Городецкий не согласился с утверждением Грекова о единстве государства и народа «Эта теория нераздельности государства и народа, которая на этом совещании была так подробно развернута Аджемяном,^[22] является отказом от классовой оценки государства. Вместе с тем эта теория ведет к смазыванию принципиального различия советского государства от предшествующих ему государственных форм. Только советское государство является организацией единства нации»^[23]. В рамках этой темы М.В. Нечкина повернула вопрос о русской нации к значению формирования советского народа^[24], опираясь на определения Сталина о значимости для нации – языка, территории, общности экономической жизни, культуры и национального характера.

  

              И.И. Минц

Одновременно в ходе совещания сталкивались различные суждения по терминологическим определениям, принимавших в рассматриваемый период политическую и идеологическую окраску. В бескомпромиссных суждениях историков просматривались осуждения коллег за «сползание с классовых позиций», за «веяния буржуазного национализма», за «великодержавный шовинизм», за «национализм». Подобные взгляды, разделявшиеся рядом историков, их коллегами-оппонентами оценивались как «извращения в понимании вопросов истории».

В преддверии перенесения боевых Красной армии за рубеж жестко дискутировался на Совещании вопрос о «царизме как жандарме Европы» (XIX–начала XX вв.), а именно, до какого времени царизм сохранял и свое прогрессивное значение особенно в области международной политики. Рассмотрение этих вопросов было оправдано, так как Красной армии уже было предопределено выйти за границы и начать освобождение стран Восточной и Юго-Восточной Европы. В этой же связи рассматривалась сущность национально-колониальной политики царизма. Ученые доказывали, что колонизация была исторически прогрессивной, и историю бывших колоний следовало писать, не отрывая ее от истории России. Так на примере истории Казахстана утверждался тезис о том, что если бы он был покорен Джунгарией, то поглотился бы отсталым Китаем, если бы он был завоеван Англией – то также стал бы отсталым.

Историк Ефимов, анализируя значение для России Крымского ханства, утверждал следующее: «Было ли исторически прогрессивным присоединение к России Крымского ханства и освобождение, и присоединение непольских земель Речи Посполитой. Повторяем речь идет не о том, была ли политика Репнина в Польше или Стахиева^[25] в Константинополе и Шагин-Гирея^[26] в Крыму гуманной. Ко второй половине XVIII в. Польша и Крым окончательно потеряли всякую самостоятельность. Крым, как и Польша и Швеция, стал ареной борьбы за политическое равновесие враждебных в то время России сил. В Крыму орудовали турецкие агенты, прусские и французские разведчики. Тогда Россия овладела сильными позициями внутри Крыма. В 1783 г. решился вопрос не о самостоятельности Крыма, ее давно не было, решился вопрос о сломе части враждебного России барьера, отгораживавшего ее от Черного моря и от Западной Европы. При этом Крым превратился в колонию России со всеми последствиями этого».

На совещании давался анализ положения Польши, подчёркивалось в частности, что «Польша тоже давно уже потеряла самостоятельность и тоже являлась ареной, на которой боролись против России враждебные государства, прежде всего Франция и Турция и сама Россия. По трем разделам Польши к России не отошло ни клочка польской земли…белорусы были избавлены от второго дополнительного национального польского гнета и соединились с украинцами и белорусами России. Русские земли присоединились к России. Это было исторически прогрессивным. Отметим, что инициатива раздела Польши и лишение ее государственной самостоятельности принадлежала Пруссии. При этом польские земли были захвачены Пруссией и Австрией, а в XIX в. часть их – Россией. …Какой основной урок истории можно вывести из судьбы лишившейся самостоятельности Польши и ставшей игрушкой внешних сил. Весь ход истории этой Польши показал, что враждебная России «барьерная» Польша существовала.

Ввиду того, что и польские революционеры 1830–1831 гг. и 1863 г. и современные польские реакционеры без всякого основания апеллировали и продолжают апеллировать к «Великой Польше в границах 1772 г.» не существовало. Польша еще задолго до того, примерно со времени Вестфальского мира 1648 г., в котором Польша уже не участвовала, фактически перестала быть самостоятельным государством. Она стала игрушкой в руках «великих держав», ареной борьбы за «европейское равновесие», частью реакционного враждебного России барьера, которым Франции Турция Швеция и др. державы стремились отгородить Россию от Западной Европы.

Остро дискуссионной темой на совещании неожиданно стали взаимоотношения России и славянства^[27]. На совещании отмечалось, что славян в истории много. «В Югославии есть Михайлович. В Польше был Бек: каких славян громили Карл Великий, Генрих Птицелов, Оттон? Они громили тех самых полабских, лужицких славян, о печальной участи которых мы на каждом шагу слышим и теперь. .... Надо ли отрицать насилия германцев над славянами. Насилия Карла, Каролингов, Генриха Птицелова, Оттона. Это было историческим предостережением всему славянству. И оно ответило на него созданием Велико-Моравской, Чешской, Польской и Русской держав…Ныне, к сожалению, Лаба-Эльба – не славянская, Гданьск–Данциг – еще не славянский»^[28].

Во время совещания дискутировался вопрос о морально-политическом единстве народа в прошлом и настоящем, а для сравнения историками анализировалось это общественное явление в период Отечественной войны 1812 г., Гражданской войны 1918–1920 гг. и Великой Отечественной войны.  Для понимания различия морально-политического единства прошлого и настоящего подчеркивалось, что не следует изображать морально-политическое единство нашей страны как абсолютное явление. По мнению историка Ефимова, память о 1812 г. вызывает большой патриотический подъем. Но будет неправильно изображать Россию как страну, в которой в 1812 г. классы куда-то исчезли. Это опасно по своим последствиям. Ефимов полагал необходимым, указывать различие целей и народных масс, и правящих кругов. По его мнению, не следует отождествлять морально-политическое единство до 1917 г. и морально-политическое единство периода гражданской войны 1918-1920 гг., не следует изображать морально-политическое единство нашей страны абсолютным. Он еще раз подчеркнул, что «царизм – международный жандарм», но русский народ внес ценнейший вклад в мировую культуру.

Тревогу Управления пропаганды и агитации, высказанную на Совещании,  вызывали  факты все еще не преодоленного учеными влияния немецких ученых–норманистов, «развивавших идеи несамостоятельного происхождения российской государственности», все еще сильное влияние школы Покровского, выражающееся в слабом освещении историками героического прошлого русского народа, жизни и деятельности выдающихся людей России, в негативной оценке (как абсолютного зла) процессов присоединения к России нерусских народов»; усиление влияния национализма…^[29].

Выступавший на СовещанииГородецкий упрекал Панкратову в том, что в учебнике для средней школы 1943 г. – «вопрос о происхождении государственности у славян не поставлен четко»^[30]. «Русская история по-прежнему начинается с Рюрика, государственность ведет свое начало от варягов».   Нечкина, Бахрушин подчеркивали, что подчас немецкие историки «изображаются как основоположники русской исторической науки»^[31]. Подобная критика была особенно политически актуальной в годы войны. Метко было подмечено, что немцы все узнанное в России, обращают в деньги в Германии^[32]. «Вот лицо хищников, которые проникали в Россию для того, чтобы на легком поприще заработать, схватить, что можно из исторических документов, опубликовать, превратить в деньги, в славу. Часто это делалось определенно, преследуя политические и антирусские цели. Проникая в Россию, немецкие историки здесь делали определенное дело, они создавали архивы, систематизировали, обрабатывали материалы, организовывали публикацию документов, занимались вопросами источниковедения, насаждали антинаучные взгляды на славян, на русскую государственность...»^[33].

Объектом критики академика Панкратовой стал академик Е.В. Тарле. «Я считаю, например, не только теоретически ошибочной, но и политически вредной лекцию академика Тарле на тему: «О роли территориального расширения России в XIX веке» … «В своих лекциях в Саратове акад. Тарле решил пересмотреть два основных положения, подчеркнутых в «Замечаниях» тт. Сталина, Кирова, Жданова: во-первых, положение о том, что царская Россия была «тюрьмой народов» и, во-вторых, положение, что царизм на определенном историческом этапе играл роль «жандарма Европы»^[34]…

  

            Тарле Е.В.

Панкратова высказалась против тезиса Тарле, что «диалектика требует, чтобы мы смотрели на историю с точки зрения 1944 года»; «…я не говорю уже о том, что это – самое откровенное возрождение тезиса Покровского об истории как политике, опрокинутой в прошлое… Акад. Тарле аргументирует свое оправдание царской захватнической политики тем, что теперь нас, якобы, спасли пространства. «Если сейчас, – говорил он (Тарле) в этой лекции, – мы начинаем побеждать этого мерзкого врага, который на нас напал, то один из факторов этой победы заключается в этой громадной территории, – этот один из моментов, который сейчас является одним из спасающих нас факторов…». Вся лекция Тарле, по мнению Панкратовой, – отвечает на вопрос о том, что СССР ныне спасли пространства, завоеванные царизмом»^[35]. В ответ на резкую в его адрес критику, Е.В. Тарле объяснил, что приглашение на Совещание застало его на персидской границе в Ереване, он отметил, что он не считает, что только расстояния и пространства спасают, но не признавать этот фактор пространства нельзя, ибо это 

азбучный факт военно-политической истории. Он также еще раз озвучил свой исторический вывод периода Крымской войны, что после нее «Великий Колосс» не пал, и даже не покачнулся^[36], но под этим он понимал не самодержавие, а русский народ. «Ведь когда мы имеем в виду Россию», – говорил Тарле, – мы должны ее сравнивать с антецедентами великих государств. А Римская Империя, например, была таким антецедентом»^[37].

Выступивший А.Л. Сидоров, напротив, подчеркивал, что «исторические выводы и уроки Тарле плохо вяжутся с марксистскими оценками» и что для него (Сидорова) непонятно стремление Тарле возвеличивать монархию.

Особый спор вызвала оценка внешней политики канцлера Александра Михайловича Горчакова. Сидоров говорил следующее: «Признак непоколебленной линии царской России академик Тарле видит в том, что в конечном итоге Горчаков легко своим «волеизлиянием» уничтожил позорные статьи Парижского мира^[38]. В этом он (Тарле) видит и особую защиту Горчакова. Здесь присутствует один из товарищей, который специально занимается Горчаковым, - продолжал Сидоров. Я не знаю, согласен ли он, (имелся в виду профессор С.К. Бушуев), с Тарле? Видимо, да, иначе он не назвал бы Горчакова представителем национальных интересов России.

А.М. Панкратова обращала внимание присутствовавших на следующее: «Я вновь хочу подчеркнуть громадную ответственность наших выступлений. Когда товарищи выступают и говорят, что первым фактором наших побед является не советский строй, а то, что царская Россия завоевала обширные пространства, а т. Аджемян договорился даже, что борьба за пространственный максимум была исторической прогрессивной задачей царской России, то я вновь и вновь хочу напомнить о политической ответственности наших выступлений. Не свернете ли Вы к Милюкову, который говорил о «естественных границах» России, которых никто не мог определить? ... И не пахнет ли от этих ненужных разговоров о «пространствах дурным запахом всяких «теорий» о «жизненном пространстве» … «Разве есть хоть один намек в стенограмме лекции Тарле на роль советской власти?»^[39].

По утверждению Панкратовой, СССР явился не продолжением, а отрицанием «единой, неделимой» России. Единство СССР, подчеркивала она, – выросло в результате разрушения царской России – вернее прочное единство СССР выросло в результате разрушения царской России как «тюрьмы народов». Вот почему мне кажутся не только спорными, но и вредными установки лекций акад. Тарле»^[40]. По ее убеждению, «самая лучшая позиция – это марксистко-ленинская позиция, требующая объективного и всестороннего анализа и классового подхода»^[41].

Следует подчеркнуть, что ход работы совещания отличался резкостью суждений со стороны всех выступавших, высказыванием взаимоисключающих и хлестких оценок по ключевым проблемам истории советского времени. Одни историки, главным образом ученики М.Н. Покровского, стояли на классовых позициях в оценке русской истории, другие, напротив, полагали, что дореволюционное прошлое должно рассматриваться позитивно, а Исаак Израилевич Минц настаивал на том, чтобы найти «золотую середину». Выступавшие на Совещании понимали, что выступают перед грядущими поколениями и эпохами, вместе с тем они считали возможным «бросить камень» в своего коллегу по цеху историков, хорошо понимая, какие могут быть последствия.

Мнение отделения АН СССР высказал академик В.П. Волгин: «Теперь Исторический институт Академии Наук, о котором тут уже говорили, как мне представляется, должен разумеется быть центром, организующим историческую науку в Советском Союзе. К сожалению, пока он таким центром не является. Нам еще нужно очень и очень много работать для того, чтобы действительно объединить вокруг института истории весь фронт нашей исторической науки и для того, чтобы Институт истории решительно занял то место, которое теоретически должно ему принадлежать – место руководителя историческим фронтом...»^[42].

После совещания 12 июля 1944 г. Г. Александров представил в ЦК Маленкову и Щербакову проект Постановления Политбюро ЦК «О недостатках научной работы в области истории».^[43] В нем обращалось внимание на серьезные недостатки и антиленинские ошибки в работе ряда историков (Панкратова, Рубинштейн, Яковлев) характера, «совершенные под влиянием реакционных идей немецких историков, в свое время подвизавшихся в России или писавших о ней – Байера, Шлецера, Миллера, Гакстгаузена, Клейншмидта». Подчеркивалось, что «Панкратова вслед за немецкими историками начинает русскую историю с Рюрика и навязывает сов людям немецкие фальсификации о варяжском происхождении русского государства. По существу, Панкратова не признает государственности у славян до 9 в., т.е. до т.н. прихода варягов»; Рубинштейн «берет под защиту норманнскую теорию»; «Державин не опровергает ни единым словом немецких историков». Это способствует тому, что «умаляется и принижается великое историческое прошлое нашей родины, … создается впечатление что Россия с конца 18 в. шла не вперед, а назад». Были подвергнуты критике «руководящие работники Института истории», которые «навязали историческим кадрам вредный антинаучный метод «артельной» работы по составлению исторических трудов». Требовалось серьезно поправить положение дел в Институте истории АН СССР и в «Историческом журнале».

«Мнения историков и писателей, их политические настроения всегда являлись утонченной рефлексией на происходящее, концентрированным отражением общественных настроений, в том числе и в годы Великой Отечественной войны, что вызывает естественный интерес к данной проблематике. При этом историки старшего поколения (Б.Д. Греков, Ю.В. Готье, Е.В. Тарле), обладая значительным жизненным опытом, предполагая наличие осведомителей в своем ближайшем окружении, старались быть предельно осторожными в высказываниях и оценках. И все равно уровень критичности был очень высок. В политических настроениях советских историков и писателей отразились многие противоречия, ожидания и разочарования эпохи», – справедливо отмечает исследователь документов архива ЦА ФСБ А.И.Вольхин^[44].