Форма власти, общественная система не в состоянии оказать решающего воздействия на высшие духовные ценности народов в годы больших испытаний

(К вопросу о докторском исследовании к.и.н. К.М. Александрова

«Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета Освобождения Народов России 1943-1946»)

 

Советские военнопленные. Сентябрь 1941 г.

Историческая судьба России на протяжении нескольких столетий сформировала в самом народе уникальную способность к всесторонней мобилизации в ответ на внешние вызовы и угрозы. В ХХ столетии народы России, тогда в формате государственного образования – СССР невероятными усилиями возрождали после революции и гражданской войны огромную страну, потому что любили Родину, учились, создавали вооруженные силы, возводили индустриальные объекты, пахали землю, прозревали, преодолевая террор, насилие, лицемерие демагогов от власти. Тридцатые и начало сороковых годов прошлого столетия стали ключевыми в постижении того, почему в 1941-м году народ поднялся на защиту Отечества и принес победу над агрессором отнюдь не всеми любимой власти.

Осмысление истории предвоенной жизни народа является альфой и омегой истории Великой Отечественной войны, которая, сплотила народы, отодвинула на другое время былые обиды на власть и на самого Сталина. Это был феномен единения народов в экстремальный период существования цивилизации, когда враг стоял у ворот.Характерно, что и власть быстро поняла важность мобилизации исторического фактора, обращения к исторической и культурной памяти народа, возвращения практически из небытия конкретных имен, символов, институтов. По свидетельству посла США в СССР периода войны У. Гарримана, Сталин признавался: «Мы не питаем иллюзий что они (русские люди) сражаются за нас. Они сражаются за мать-Россию».

Исторические документы сохранили нам слова генерал-лейтенанта Василия Ивановича Чуйкова, командующего 62-й армии, который вспоминал, как они держались в горящем Сталинграде: «…Мы чувствовали, знали, что немец подвел свежие танковые дивизии, сосредоточил на участке двух километров новые дивизии, и до этого он утюжил так самолетами и артиллерией, что дышать невозможно было. Вот мы сидели в балке. Он нас бомбил, расстреливал, жечь начал, знал, что там командный пункт армии. Там было штук 8 бензобаков. Все это разлилось. У начальника артиллерии по блиндажу нефть полилась. Все вспыхивает, и Волга на километр горит по берегу. Три дня был сплошной пожар. Мы боялись задохнуться, угореть, придет [немец] и живым заберет. Перескочили на другой КП, ближе к его главному удару. Там держались…Мы бы там все легли, но мы бы не отступили, в крайнем случае, пули бы себе в лоб пустили…».

Как известно, начало Великой Отечественной войны сложилось трагически: более пяти миллионов соотечественников оказались в германском плену, а на оккупированной территории «под немцами» вынужденно остались более 70 млн человек. Отечественные исследователи военной темы проблему взаимодействия населения с административными оккупационными органами противника, а также различные формы коллаборационизма (коллаборационизм законодательно в России не определён – авт.) части населения и части пленных, справедливо относят к самым острым вопросам, к тому же до сих пор болезненно воспринимаемых в обществе и ожесточенно дискутируемых в научных кругах. Тем не менее, в современных условиях вполне обоснованно можно говорить об уже сложившемся самостоятельном направлении в изучении этой считавшейся в советское время маргинальной темы и о достаточно обширной библиографии, наполненной объемной источниковой составляющей.

 

В 2016 г. к.и.н. К.М. Александров, издавший к этому времени уже немало работ по тематике отношений оккупированных и оккупантов, владеющий документальной базой, анонсировал свое новое исследование, но уже в формате диссертации на степень доктора исторических наук под названием: «Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России. 1943-1946 гг.», обосновав свой выбор неоднозначно воспринимаемой проблематики тем, что «до сих пор нет обобщающих исследований, в которых бы подводились итоги изучения антисталинского протеста и советского коллаборационизма (заведомо спорная терминология - авт.) в отечественной историографии».

Из названия работы очевидно, что термин «генералитет» в отношении рассматриваемого периода позаимствован от немецкого Generalitat, так как в РККА и затем в Красной Армии более историчен в рассматриваемый период, термин высший командный состав (если еще глубже в историю – в России в конце 18 в. слово генералитет вообще исчезло из законодательства, будучи заменено словом «генералы»).

Автор актуализирует тему своего исследования тем, что переход военнослужащих на сторону врага представляет собой серьезную военно-политическую угрозу, а потому для современных условий, по его оценке, весьма полезно ретроспективное исследование фактов военного сотрудничества с противником и особенно на примере власовского движения, тем более что исследуемая тема уточнит и дополнит исторические реалии в целях воссоздания целостной картины войны

В целом тема истории антисоветского, антисталинского движения под руководством плененного немцами генерала Красной Армии А.А. Власова, опиравшегося в годы Второй мировой войны преимущественно на силы германского Рейха, исследуется уже семь десятилетий. Первыми к этой теме, как известно, обратились еще в 1944 г. в Германии представители эмиграции, затем появились англоязычные и германские издания, и вот уже несколько сотен работ наполнили российскую историографию последних двух десятилетий.

К.М. Александров поставил целью своего докторского исследования изучение «мотивации поведения»представителей «генералитета и офицерских кадров» Красной Армии (звучит парадоксально в отношении военнослужащих! – авт.), добровольно перешедших на сторону воюющего против собственного народа агрессора – Германии (Власов, несмотря ни на что, был под немецким контролем – авт.).

В этом формате автор направил свое докторское исследование в русло достаточно странно сформулированной им проблемы: проследить взаимодействие военнослужащего и государства. Однако очевидно, что, если речь идет о военнослужащих, то их нельзя никакими мотивациями отделить от государства, какое бы оно ни было, пусть даже тоталитарное, или измученное диктатором, или в определенной своей части не смирившееся и протестующее в разных формах, потому что призванный на службу субъект обязуется перед государством и народом принятием присяги и исполнением устава оказывать сопротивление противнику и уж никак не переходить на его сторону, тем более добровольно.

Можно напомнить следующий исторический факт. В 1939 г. в соответствии с Конституцией СССР, Указом Президиума Верховного Совета СССР был утвержден текст военной присяги для РККА, в которой говорилось о необходимости «строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников», «не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…». Указ предписывал к 23 февраля 1939 г. привести к присяге всех военнослужащих войсковых частей, учреждений и заведений РККА, а командиры и комиссары должны были разъяснять значение присяги. Иными словами, весь командный, политический и начальствующий состав частей и военно-учебных заведений перед строем приняли присягу. Заключительные слова присяги были о том, что «если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Таким образом, любое взаимодействие военнослужащего и государства определяется только нормами присяги. Представляется, что это очевидный для всех факт. Но докторское исследование Александрова нацелено на углубленное изыскание глубинных причин, побудительных мотивов, намерений 185 человек командного состава РККА перейти на воинскую службу в состав фактически действовавшего под патронатом немцев «Комитета освобождения народов России».

Очевидно, что термин «мотивация», принятый в риторике докторанта, для оценки поведения военнослужащих, да еще принадлежащих к высшему командному составу вооруженных сил государства, в экстремальных военных условиях идентичен понятию изменник Родины или предатель. Военнослужащий, тем более командир, принятой присягой привязан к государству и должен воевать против напавшего агрессора.

 

 

Под портретом Гитлера – Геббельс (первый справа) и генерал Власов (первый слева)

 

Александров всячески пытается «исследовать» параметры взаимодействия военнослужащего и государства в условиях войны, и приходит к выводу о том, что изучение генералитета и офицерских кадров РККА, ставших на сторону КОНР, служит основой для обобщенного конструирования моделей поведения граждан в тоталитарном государстве, вступившем в продолжительную кровопролитную войну. Автор предполагает, что выводы его работы «могут быть востребованы при поиске средств и методов общественной консолидации».

Иными словами, Александров научно вырабатывает и предлагает ретроспективно отработанные рецепты и способы для военнослужащих, причем высшего командного звена, какую модель поведения можно предпочесть в тех или иных ситуациях при столкновении с противником: это может быть сдача в плен, готовность перейти на службу недавнему врагу, иными словами все это отвечает одной цели – как подорвать обороноспособность армии, которой ты присягал и обязался защищать родину, свой отчий дом и свой народ.

А далее, как пишет автор, он дает «описание человеческих судеб в широком историческом контексте», иными словами, подробно разбирается с профессиональными и социальными характеристиками тех военачальников и политкомиссаров Красной Армии, которые перешли к Власову, содержатся немцами и терминологически именуются автором как «Wlassow-Aktion».

«Таким образом, – пишет докторант, – постепенное формирование военных кадров из граждан СССР и белоэмигрантов, послуживших ресурсом для создания офицерского корпуса власовской армии, было обусловлено комплексом сложных политических и социально-психологических причин, сложившихся на протяжении двадцати пяти лет, и предшествовавших началу «акции Власова» в 1942 году».

Известный исследователь проблемы коллаборационизма Кринко, определяя значимость этой непростой темы в контексте историографии Великой Отечественной войны, обращает внимание на то, что процесс переосмысления прошлого способствует радикальному изменению оценок коллаборационистов, порой на прямо противоположные, со знака «минус» на знак «плюс». В результате споры о коллаборационизме нередко перерастают собственные рамки, превращаясь в очередное «поле битвы» по идеологическим мотивам, а ее участники используют исторический материал для обоснования своих собственных политических пристрастий и претензий».

Применяя необходимую для исследования разнообразную методику, автор диссертации предлагает научному сообществу познакомиться с результатами использованного им «просопографического метода», предполагающего «…сплошное исследование биографий 185 генералов и офицеров войск КОНР, сгруппировав все по принципу случайной выборки с особым вниманием к карьерам…», иными словами, автор предлагает собранную им «…базу данных как основу для изучения офицерского корпуса войск КОНР», что в свою очередь позволяет «раскрыть связи между формами государства и поведенческими практиками его граждан в условиях войны».

Таким образом, в диссертации фактически очевидной становится мысль о том, что военнослужащий отныне не должен руководствоваться ни присягой, ни уставом и забыть, что «есть такая профессия – Родину защищать», а вырабатывать и применять в соответствии с обстоятельствами свои особенные «поведенческие практики в условиях войны».

Главными мотивами самого факта возможного перехода представителей высшего командного и начальствующего состава Красной Армии на сторону противника автором называется «партийный монополизм и антисталинский протест в 1930-е годы». А сам Власов 25 мая 1945 г. на допросе в ГУКР о своей мотивации перехода на сторону противника ответил следующее: «Начиная с 1937 г., я враждебно относился к политике советского правительства, считая, что завоевания русского народа в годы гражданской войны, большевиками сведены на нет».

Александров в качестве оправдания перехода на сторону противника, добавляет перечисление наиболее жутких из 57 методов допросов, практиковавшихся в НКВД, которые, как явствует из самого текста, хотя автор прямо так не говорит, но дает понять, что они во многом способствовали переходу на сторону противника тех, кто подвергся испытаниям. Среди методов допроса автор называет: «питание селедками без питья», «испражнение в собственную посуду для еды», «применение тисков для пальцев», «пять дней жаркой камеры», «четыре часа водяной камеры», «запирание в узкие стенные шкафы», «сидение на бутылке», «применение раскаленных щипцов», «избиения резиновыми шлангами», «сидение в согнутом положении, без возможности шевельнуться в маленькой железной клетке с ярким прожекторным освещением в глаза». «сидение в тесной клетке в голом виде, в абсолютной темноте и с нападением десятков голодных крыс, от которых невозможно защищаться» и т.д.

Александров строит изложение в диссертации по описательному принципу, рассказывая подробности биографий военнослужащих высшего командного звена, сколько они пережили и перенесли тяжелого. Полковник Мальцев, служивший у Власова, - цитирует его Александров, - вспоминал: «Тюрьма перековала и меня. Сидя в ней, я многое наблюдал, передумал и испытал на себе все прелести “сталинской” заботы о людях». По мнению автора письма, «для каждого становилось ясно, что вместе с истерзанными телами были растоптаны их души и оплеваны лучшие идеалы».

Автор, рассуждая о предвоенных судьбах репрессированных военнослужащих, отмечает: «Среди генералов и старших офицеров войск КОНР была группа представителей среднего, старшего и высшего комначсостава РККА и ВМФ СССР, перенесших в 1937–1938 годах заключение и пыточное следствие. Одни из них дожили в тюрьмах до пересмотра своих «дел» и реабилитации во время «бериевской либерализации» 1939–1940 годов; других – освободили из лагерей и отправили на фронт в 1941–1942 годах».

Александров считает, что «Фикционализм общественно-политической жизни стал одним из результатов партийного монополизма, а система мифов и фикций, к действенному согласию с которыми принуждалось население СССР, превратилась в уникальный управленческий инструмент». И далее автор диссертации рассуждает, что в итоге подлинным выражением лояльности сталинскому государству становилось проявление воли к самообману, согласие гражданина на моральный релятивизм, добровольный отказ от различия духов, правды и лжи, реальности и фикции, добрых и худых плодов человеческой деятельности… Вероятно, кроме перечисленных, существовала еще одна поведенческая модель — скрытой рефлексии и внутренней эмиграции, связанная с психологическим неприятием действительности, имманентным отчуждением от нее. «Ежедневно, ежечасно приходилось носить маску лояльности на лице, скрывая свою враждебность», — признавался перешедший к Власову Самутин.

По оценке докторанта К. Александрова, «практика целесообразности и релятивизм превратили «общественный договор» между гражданином и государством в фикцию, тем более что после коллективизации и «ежовщины» взаимное признание прав и обязанностей потеряло смысл. Как следствие, возникала поведенческая коллизия: при сознательном нарушении тех или иных норм и законов советский человек зачастую не чувствовал никакой нравственной вины — он считал себя вправе поступать столь же аморально по отношению к власти, как и власть поступала по отношению к нему. Инерция неизбытого кризиса определяла людские судьбы и влияла на человеческие поступки. Поэтому история офицерского корпуса власовской армии рассматривается нами в контексте многолетнего и острого противостояния между властью и значительной частью населения СССР. В качестве его обобщенного названия мы используем термин антисталинский протест — феномен частного и массового поведения советских граждан, мотивация которого была обусловлена отрицанием социально-экономической системы, связанной с именем И. В. Сталина».

В современной историографии военной темы, освещающей первые месяцы войны, по-прежнему выдвигается множество причин ее трагического начала: и неготовность советских войск, и не успели мобилизоваться и развернуться на границе, и техника советская хуже немецкой, и даже не успели подвезти горючее и множество других. Даже в речи Сталина от 3 июля 1941 г. можно найти сформулированный им недоуменный вопрос: «Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты?»

В современной исследовательской практике войны лишь незначительная часть авторов темы делает акцент на такую причину трагического начала войны как персональный фактор и персональная ответственность за провалы и гибель миллионов людей. Рассекреченные документы в ходе «архивной революции» 1991 года, а также принятое в 2008 г. решение о рассекречивании ранее секретных документов (их несколько миллионов) основного хранилища материалов о Великой Отечественной войне в ЦА МО РФ (г. Подольск), свидетельствуют о том, что во многом причиной поражений советских вооружённых сил становился персональный фактор руководства войсками.

Лишь один из немногих примеров. В «Журнале военных действий штаба Западного фронта» (1941 г.) за подписью начштаба генерал-лейтенанта Г.К. Маландина читаем: «Командующий ВВС Запфронта генерал-майор авиации Копец, главный виновник гибели самолетов, по-видимому, желая избежать кары, получив еще не полные данные о потерях, в тот же вечер 22.6 застрелился, остальные виновники получили по заслугам позднее».

Тяжелейшие примеры персональной ответственности содержат ранее секретные, но во многом сегодня доступные (хотя конечно не в должной степени) материалы двух основных округов, ставших фронтами – Западного и Юго-Западного, принявших на себя первый удар агрессора.

Представляется важным обратиться к внимательному изучению все еще малоизвестного доклада на 46 листах (см. фонд Техсекретариата Оргбюро ЦК ВКП(б)) по розыску генералов и офицеров Юго-Западного фронта, погибших в сентябре 1941 г. в боях в роще Шумейково. Этот доклад был подготовлен Начальником Главного Управления кадров Народного комиссариата обороны СССР генерал-полковником Ф.И. Голиковым и совсекретно направлен 17 января 1944 г. за № 478041 секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову. В составе этого документа: 1. Доклад комиссии. 2. Описание гибели генерал-полковника Кирпонос и других. 3. Акты комиссии и судебно-медицинской экспертизы. 4. Показания, пояснения и объяснения местных жителей^[1]. Этот документ и сегодня содержит много безответных вопросов, но, очевидно именно он объективно раскрывает обстановку, сложившуюся на Юго-Западном фронте в 1941 г., с одной стороны, предательство, трусость, с другой стороны – героизм защитников Отечества, стоявших насмерть во имя Родины.

20 июля 1941 г. Сталин по прямому проводу сообщал С.К. Тимошенко следующее: «Вы до сих пор обычно подкидывали на помощь фронту по две, по три дивизии, и из этого ничего существенного не получалось. Не пора ли отказаться от подобной тактики и начать создавать кулаки в семь-восемь дивизий с кавалерией на флангах… и нацелить всю эту группу на район Смоленска, чтобы разбить и вышибить противника из этого района, отогнав его за Оршу. Я думаю, что пришло время отказаться от крохоборства и перейти нам к действиям большими группами».

Исследователь темы М.И. Мельтюхов подчеркивает, что противостоявшие агрессору советские войска к началу войны составляли 190 дивизий и 3,3 млн. бойцов (с учетом ВМФ и НКВД), имевших на вооружении 60 тыс. орудий, 15,5 тыс. танков и 10,7 тыс. самолетов. Таким образом, совокупный противник превосходил Красную армию лишь по численности личного состава, серьезно уступая в отношении оснащенности. Вот почему стремительная оккупация врагом гигантской территории к 10 июля при несопоставимых потерях РККА и вермахта (815 тыс./79 тыс. человек, 21500/1000 орудий, 11700/350 танков и т.п.) кажется воистину невероятной!»[2]

Ставшие доступными документы советских спецслужб действительно свидетельствуют о значительном размахе до войны протестного движения в СССР, о волне ненависти ко многим руководителям страны, о действиях в подполье в СССР немалого числа по терминологии того времени «контрреволюционных, националистических, монархических, антисоветских, кулацких организаций», более того, в подполье продолжали законспирированную деятельность члены запрещенных партий – эсеров, меньшевиков, анархистов, имелись факты бегства за границу военнослужащих и др. Об этом свидетельствуют издания рассекреченных документов: «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране. 1922–1934 гг.», «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939 гг.», «Советская деревня глазами ВЧК–ОГПУ» и др.

Но именно народы России (СССР), в годы тяжелейших испытаний, отринув горечь обид на власть, приняли на себя основную тяжесть противоборства с агрессором, положив на Алтарь Победы (по официальной статистике) более 26 миллионов жизней, вытянули на себе и фронт и тыл великой державы.

Документальные материалы позволяют утверждать, что не внезапность нападения и неготовность страны и ее вооруженных сил, а преимущественно высшее военное и политическое руководство страны летом 1941 г., прежде всего в силу субъективных причин и обстоятельств, которые мы и сегодня из-за недоступности в полном объеме документов высшего эшелона власти (Ставка, Генеральный штаб, Главное политическое управление и др.), не имеем возможности подробно исследовать, не распорядилось тем огромным военным потенциалом, который был создан самоотверженным трудом миллионов советских людей за два предвоенных десятилетия. Именно оно не вскрыло стратегического замысла противника и оказалось в состоянии военной катастрофы. Оперативные документы штабов фронтов, армий, корпусов, дивизий за несколько первых дней с момента начала боевых действий свидетельствуют об огромных потерях в действующих частях Красной Армии: людского состава до 40–50% и материальной части до 75%.

В результате просчетов советского руководства, и политического, и военного, менее чем за один год врагу достались территории, на которых до войны проживало 88 млн человек^[3] населения, производилось более 800 миллионов пудов хлеба и более 10 млн металла в год. В ходе организованной и стихийной эвакуации убыло на восток, а также было призвано в Вооруженные Силы около 15 млн человек. Таким образом, оставалось под властью агрессоров не менее 73 млн человек, или 37 % от всего населения СССР, составившего на 22 июня 1941 г. 196,7 млн человек. По данным исследователей, можно говорить о том, что за годы оккупации только на территории РСФСР погибло примерно 25% от численности остававшегося населения. Такого не было ни в одной стране, участвовавшей в мировой войне.

Возвращаясь непосредственно к теме докторского исследования Александрова, невозможно согласиться с обосновываемыми им оправдательными мотивами, приводимыми им в отношении перехода на сторону противника представителей высшего и начальствующего, а также политического состава разных чинов РККА. Они не могли не понимать, что Власов рано или поздно обречен, и никто ему не даст ни военной, ни тем более политической, власти. Об этом убедительно свидетельствовали позиции лидеров трех ведущих мировых держав-победительниц в ходе войны и особенно наглядно, в ходе Крымской конференции 1945 г.

Историк, конечно, не судья, но он не может оставлять ни оного не перевернутого камня фактов, как учил В.О. Ключевский. В 1941 году до 5,7 млн советских воинов, оказавшихся в немецком плену, были практически брошенными на произвол судьбы руководством своей страны, они были обречены на мучительную смерть от голода, издевательств, эпидемий, многие были расстреляны за сопротивление врагу, а не сломленный немцами генерал-лейтенант Д.М. Карбышев говорил: «Плен – это тоже война».

 История войны сохранила множество примеров, когда пленные советские воины в труднейших условиях совершали побеги из плена, и, оказавшись вне пределов собственной страны, вступали в ряды зарубежного сопротивления, смывая кровью, вынужденный позор плена. Только на территории Словении, Сербии, Хорватии, Боснии, Македонии, в годы войны против агрессоров воевало более 8 тысяч вырвавшихся из плена советских людей, из которых были сформированы роты, батальоны, а на территории Словенского Приморья действовала 1-я русская ударная бригада во главе с моряком-подводником А.И. Дьяченко. Знали в Словении и о дерзких подвигах бывшего советского военнопленного Мехти Гусейн-заде, погибшего в неравном бою.

 

 

Бежавшие из плена советские военнослужащие в рядах

Народно-освободительной армии Словении. 1944 г.

 

 

«Русская» рота из бежавших советских военнопленных в составе бригады «Иван Градник» в Словении. 1944 г.

 

Награждение медалями вырвавшихся из плена и воевавших вместе с

воинами Словении советских граждан. 1944 г.

 

 

Бойцы 1-й русской ударной бригады. Словения. 1945 г.

 

 

На могиле Героя Советского Союза Мехти Гусейн-заде

(слева направо): командир корпуса словенец Станко Петелин-Войко,

украинец А.И. Дьяченко, дагестанец М.А. Гаджиев (доктор «Миша-рус»)

 

В годы Великой Отечественной войны в ходе ожесточенных боевых действий на советско-германском фронте свершилось одно из тех чудес, которым не перестает удивляться мир. Казалось бы, разгромленная, обескровленная, почти полностью уничтоженная Красная Армия, словно восстала из мертвых, и сначала отбросила вермахт от Москвы, а затем разгромила агрессора под Сталинградом и окончательно перехватила в 1943 г. стратегическую инициативу в Курской битве, что предопределило исход войны. Этот подвиг народа – почти 34 млн воинов прошли за годы войны только через Действующую Красную Армию – необходимо рассматривать как генетическое продолжение тысячелетней истории России, как необоримость ее воинства. Причем сегодня можно говорить об историческом феномене – когда народы СССР, много претерпевшие от существовавшей власти и ее лидеров, практически в своем подавляющем большинстве, встали на защиту Родины, вступив в непримиримую борьбу с агрессором. Этот исторический феномен свидетельствуют о том, что форма власти, общественная система не в состоянии оказать решающего воздействия на высшие духовные ценности, выработанные веками в народной толще и национальной памяти, особенно в периоды глобальных испытаний.

 

Процесс смены поколений в современных условиях накладывается сегодня на противоречивую структуру исторического сознания и разобщенности общества. Извлечение уроков из истории заняло почти целую эпоху, которая включала активную жизнь нескольких поколений, как в России, так и в Германии. Историческое сознание уже не раз оказывается на заминированной тропе, ведущей к так называемой нормализации фашистского периода. Но каждый раз, когда вновь у кого-то возрождаются идеи двинуться в Россию, невозможно не вспомнить предупреждение писателя-фронтовика Виктора Петровича Астафьева: «Голодные, изнуренные, больные, накрытые облаком белых вшей, будут чужеземцы замерзать, замерзать тысячами, терять и бросать раненых, их станут грызть одичавшие собаки, волки, крысы, и, наконец, бог смилуется над ними: загнанные в пустынное, овражное пространство, остатки немецких дивизий подавят гусеницами танков, дотопчут в снегу конницей, расщепают, разнесут в клочья снарядами и минами преследующие их советские войска».

 

Вряд ли сегодня можно считать, как предлагает к.и.н. К.М. Александров, даже с учетом «когнитивного диссонанса предвоенного сталинского общества», «…масштабным историческим фоном» … «военную службу граждан СССР на стороне Германии».

 

В условиях возможностей свободного демократического высказывания различных точек зрения, работа К.М. Александрова может быть опубликована им как личное издание и сугубо авторское видение проблемы, тем более насыщенное огромным фактическим материалом. Однако, вряд ли может рассматриваться в формате докторского исследования, поддержанного государственными структурами, как научными, так и административными.